Не Третий Рим и не первый Москвобад - что будет дальше с миссией России?

Не надо убегать от миссии быть если не наступательным плацдармом, то последним оборонительным оплотом.

В современном мире разнообразные соцсети, блоги и мессенджеры играют колоссальную роль. С их помощью совершают революции, лепят авторитеты и ниспровергают их, очищают или (чаще) марают свою или чью-то еще репутацию и делают еще тысячи дел поменьше. Поэтому часто какое-то событие или явление оказывается актуальным не в момент свершения, а после попадания в фокус внимания подписчиков твиттера, инстаграма и ютуба.

Так случилось и с заявлением митрополита Волоколамского Илариона (Алфеева) о том, что концепция «Москва – Третий Рим» потеряла актуальность и обоснованность ввиду невоцерковленности подавляющего числа россиян, включая формально православных. Фраза, произнесенная ровно в середине лета, внезапно стала широко тиражироваться и обсуждаться ближе к середине осени.

С одной стороны, Церковь - это пристанище самого широкого разброса взглядов и характеров, и каждый священник обладает определенной свободой мнения и действий. Одни прославляют Сталина, другие его проклинают, одни выступают за семьи с десятью детьми и генетическую проверку женихов невестами перед браком, другие, прости Господи, венчают Собчак с Богомоловым.

Митрополит Иларион – известный и, наверное, самый влиятельный либерал в РПЦ, с интересными фактами биографии вроде горячей поддержки литовских национал-сепаратистов в январе 1991 года и получения за это литовской награды. Неудивительно, что традиционалистская консервативная концепция «Москва – Третий Рим» ему не по душе и он хочет ее списать в утиль. Но он не рядовой священник, а из числа самого высшего руководства – председатель Отдела внешних связей Московского патриархата, фактически министр иностранных дел Церкви, поэтому его мнение вполне можно считать официальной церковной позицией.

Впрочем, прежде чем разбираться, так это или нет, и если нет, то зачем митрополит, зная о своем статусе, привязывает свое мнение по вопросу высшего богословского порядка к позиции Церкви, разберемся в другом.

А правда ли была сказана в принципе?

Формула «население России слабо воцерковлено, следовательно, Москва больше не Третий Рим» слишком серьезна для того, чтобы я взялся ее теологически оспаривать или подтверждать. Но первая ее часть – объективный статистический, социологический и просто данный в каждодневных ощущениях факт. Реальные, то есть регулярно исповедующиеся, совершающие Евхаристию и посещающие богослужения православные составляют лишь малую долю по отношению к формальным. Хорошо, что это признает Церковь или хотя на частном уровне ее высокопоставленный чин. Даже лучше, если Церковь. Еще лучше, если вслед за этим признанием обсудили бы, что делать и кто виноват, и нет ли в сем печальном факте церковной не только беды, но и отчасти вины.

Но тут возникает еще один закономерный вопрос. О недостаточной воцерковленности и следующем из этого сложении высшей духовной миссии Церковь не говорила даже в самые тяжелые для себя советские годы. И в годы предреволюционные, когда ситуация была едва ли не хуже чем сейчас, многие посещали исповедь и причастие раз в год, лишь потому что так положено был по закону. Известный факт – в действующей армии большинство солдат перестало исповедоваться после Февраля-1917, когда отменили обязательный порядок этого таинства, а ведь в окопах, как известно, атеистов нет. И все же Москва по-прежнему считалась Третьим Римом.

Почему же сейчас так?

Самый простой, болезненный и, увы, не слишком далекий от истины ответ – потому что и вправду мы больше не он. Вне зависимости, говорил ли митрополит от лица Церкви или нет, рад ли он сказанному или не очень. Даже безотносительно к верности алфеевской формулы, каковую верность я за несколько написанных следом абзацев выявить так и не решился. Может, «после» не значит «вследствие». Может, низкая воцерковленность сама по себе, а уход Третьего Рима сам по себе. Но и то, и другое перед нашими глазами. Первое совсем точно, второе…

Ну давайте порассуждаем.

Любое великое государство имеет свою великую миссию.

Она может быть своекорыстной, как раньше у Британской империи – собрать полсвета под свою корону и сделать хорошо метрополии; правда, попутно на завоеванных землях имело место неоднозначное, но во многом прогрессивное «бремя белого человека».

Она может быть бескорыстно-безумной, как у США, решивших в какой-то момент, что «бремя белых» - это принести всему миру гей-браки и феминизм; правда, при Трампе американцы вернулись к своекорыстному империализму британского образца.

Она может быть еще много какой. Очень разной.

У России миссия была, скажем так, духовно-геополитической. Высшее выражение она получила в «пушкинской речи» Достоевского. Федор Михайлович сказал тогда, что цель русского человека – собрать и взять под свою опеку все народы мира, не разрушая их самобытность, а наоборот, сохраняя ее.

После революции идея Достоевского трансформировалась в идею Земшарной Совдепии. Сколько бы ни критиковали утверждение об этой трансформации и о том, что «Третий Рим стал Третьим Интернационалом», оно представляется верным – пафос радикального всемирного преображения поменял одежды, но не суть. А при позднем Сталине, всерьез намеревавшемся сделать Москву всемирным центром и главным престолом Православия, отняв это звание у Константинополя, новая одежда на миг слилась со старой.

Но концепция «Москва – Третий Рим» может быть прочитана и по-другому – Русь не как плацдарм для наступления, но как оплот для сохранения, последний остров Веры, праведности и чистоты.

Недаром русские цари поначалу вежливо отказывались от предложений Европы войти в коалицию против Османской империи и затем получить Константинополь, «Второй Рим», как законный приз и наследуемый объект. Они отвечали, мол, мы сами новый и последний Рим, а старый, утративший сакральность и «римскость» нам не нужен. В таком прочтении «Третий Рим» вполне соответствует вроде бы светской концепции Вадима Цымбурского относительно «острова Россия», отделенного от остального мира природными, географическими и невидимыми стенами, живущего ради себя и себя же стремящегося спасти.

Когда-нибудь потом можно и остров-оплот превратить в плацдарм – вот и цари в итоге все же стали приглядываться к Константинополю, не будем сейчас обсуждать, плохо это или хорошо. Так или иначе, без сохранения острова ничего не будет вообще.

В очередной раз скажу, что главное русское противоречие – между Достоевским и Цымбурским, но между ними одновременно и множество незримых связей, а одна идея суть отражение другой.

Увы, сейчас нам прежняя миссия не присуща ни в одной из ее версий, но и новую мы не обрели.

Мы не собрали русских людей на одном острове, спасая их от враждебного окружающего океана. Да, вернули Крым и Севастополь, причем оставив их в церковной юрисдикции Киевского патриархата, но умыли руки в случае с Новороссией, последние осколки которой вот-вот по «формуле Штайнмайера» запихнут в состав Украины.

Все имперско-великодержавные потуги на ближневосточном, африканском и латиноамериканском направлении выглядят именно потугами, дурной пародией на англосаксонский прагматичный империализм. Они ведь свершаются во благо не государственности или широких слоев населения, а во благо слоев населения очень узких. Их численность можно подбить на пальцах руки. Левой. Ельцинской. Достаточно вспомнить историю, как несколько сотен бойцов российских ЧВК погибли в сражении за отъем сирийского газового завода у американского феодала и передачу его феодалу российскому (сугубо по паспорту).

Но и имеющаяся территориально урезанная Россия оплотом Веры и духовности вряд ли может считаться. Люди плохо воцерковлены, а Церковь венчает Собчак с Богомоловым, и что первично, что вторично – Бог знает.

Верхи провозгласили, что наша национальная идея – достаток и комфорт, и с рьяностью необычайной, без какого-либо стеснения присягают ей днем и ночью. Но и у низов, во всяком случае, большей их части настроения примерно те же. Я уже говорил, что отношение низов к верхам это не «смотрите, ЧТО они там делают», а «смотрите, что ОНИ [на их месте должны были быть мы] там делают».

С радостью ли, злорадостью или огорчением митрополит Иларион сказал то, что он сказал, вложился ли он сам в приближение этого, но факт бесспорен. Москва здесь и сейчас не Третий Рим. Хорошо, если еще не первый Москвабад.

***

Не хотелось бы заканчивать на плохой ноте. Закончу на оптимистичной.

Напомню, как первый, апеннинский Рим стал собой. Имею в виду не то, как он обрел название. Стал собой – в смысле обрел свое краеугольное место в христианской истории. А дело было так. Апостол Петр бежал из Рима во время свирепых нероновских гонений на христиан. В пути он встретил Иисуса. «Куда идешь, Господи?» - спросил Петр (мы еще знаем эту фразу как «quo vadis, Domine?» или «камо грядеши, Господи?»). «Иду в Рим на второе распятие, за то что ты оставил мой народ» - ответил Иисус. Петр попросил у Него право идти вместе c Ним, и был  в Риме распят. Вниз головой.

Я не предлагаю нам принять мучительную смерть. Наоборот, предлагаю жить. Твердо стоя на двух ногах. И не убегая от миссии быть если не наступательным плацдармом, то последним оборонительным оплотом. И относиться к своим неронам так, как они того заслуживают.

Иначе мы вообще никем не будем, как духовно, так вскоре и физически.

Станислав Смагин